Я решил начать с чего-нибудь быстрого и проворного и сыграл «Тим-тиририм», чтобы размять пальцы. Потом заиграл что-то нежное и легкое, мало-помалу заново осваиваясь с лютней. К тому времени, как я уговорил примерно полбутылки, я сидел, задрав ноги на стол, и музыка, льющаяся с моих струн, звучала разнеженно, как кот, греющийся на солнышке.
И тут я услышал у себя за спиной какой-то шум. Я резко оборвал мелодию и вскочил, ожидая увидеть Кавдикуса, или стражу, или еще какую-нибудь смертельную опасность.
Но это был всего лишь маэр. Он смущенно улыбался, точно ребенок, только что разыгравший шутку.
— Я так понимаю, на новом месте вам нравится?
Я взял себя в руки и отвесил небольшой поклон.
— Для такого, как я, эти апартаменты, пожалуй, чересчур роскошны, ваша светлость.
— Они довольно скромны, учитывая, чем я вам обязан, — возразил Алверон. Он уселся на ближайший диван и любезным жестом дал понять, что я тоже могу садиться. — Что это вы сейчас играли?
Я снова сел на стул.
— Да так, ничего, ваша светлость. Я просто развлекался.
Маэр приподнял бровь.
— Так вы это сами сочинили?
Я кивнул, и он махнул рукой.
— Простите, что прервал. Продолжайте, прошу вас.
— А что вам угодно послушать, ваша светлость?
— Мне известно из надежных источников, что Мелуан Лэклесс обожает музыку и красивые слова, — сказал он. — Вот что-нибудь в этом духе.
— Красота бывает разной, ваша светлость, — сказал я. И заиграл вступление к «Верной Виолетте». Мелодия лилась легко, нежно и печально. Потом я перескочил на «Песнь о сэре Савиене». Мои пальцы ловко брали сложные аккорды, не скрывая, как это трудно.
Алверон кивал, отвечая собственным мыслям, выражение его лица с каждой нотой становилось все более довольным.
— А вы и сами сочинять можете?
Я уверенно кивнул.
— Могу, ваша светлость. Только, чтобы написать достойную вещь, требуется время.
— И много ли времени на это требуется?
Я пожал плечами.
— День, два, три. Смотря какую песню вы хотите. Письма-то писать проще.
Маэр подался вперед.
— Я рад, что похвалы Трепе не были преувеличенными, — сказал он. — Должен признаться, что я переселил вас в эти комнаты не только из благодарности. Тут есть ход, ведущий в мои покои. Нам нужно будет часто видеться, чтобы обсуждать мое сватовство.
— Да, ваша светлость, это будет очень кстати, — сказал я, а потом добавил, тщательно выбирая слова: — Ваша светлость, я ознакомился с историей семьи невесты, но в таком деле, как ухаживание за дамой, от этого не так уж много проку…
Алверон хмыкнул.
— Вы, должно быть, принимаете меня за глупца, — беззлобно сказал он. — Я понимаю, что вам нужно встретиться с ней. Через два дня она будет здесь, она должна прибыть с визитом вместе со множеством других знатных господ. Я объявил месячные празднества в честь моего выздоровления от длительной болезни.
— Весьма умно придумано! — похвалил я его.
Он пожал плечами.
— Я постараюсь свести вас как можно быстрее. Вам что-нибудь требуется для упражнений в вашем искусстве?
— Главное — побольше бумаги, ваша светлость. И еще перья и чернила.
— Как, и все? Мне рассказывали про то, что поэтам, чтобы слагать стихи, требуются всякие странные вещи.
Он сделал неопределенный жест.
— Какой-нибудь напиток особенный или обстановка… Я слышал о поэте, довольно знаменитом у себя в Ренере, который держит под рукой кадку с гнилыми яблоками. И когда его покидает вдохновение, он открывает эту кадку и вдыхает пары, которые исходят от яблок.
Я расхохотался.
— Я ведь музыкант, ваша светлость! Предоставьте эти зубодробительные суеверия поэтам. Мне ничего не надо, кроме инструмента, пары проворных рук и знания темы.
Это, похоже, смутило Алверона.
— И ничего, что помогало бы вам поддерживать вдохновение?
— Ваша светлость, я хотел бы получить разрешение свободно бродить где вздумается, по всему дворцу и по Северену-Нижнему.
— Ну конечно!
Я беспечно пожал плечами.
— Ну, в таком случае у меня под рукой есть все, что требуется для вдохновения.
Едва успев ступить на улицу Жестянщиков, я увидел ее. После всех этих бесплодных поисков в течение предыдущих нескольких месяцев мне теперь казалось странным, что я так легко ее отыскал.
Денна двигалась сквозь толпу с медлительной грацией. Не с той напряженностью, что сходит за изящество при дворе, но с природной легкостью движений. Кошка не думает о том, как потянуться, она просто потягивается. Дерево же не делает и этого. Оно просто раскачивается, не тратя на это никаких усилий. Денна двигалась именно так.
Я поспешно догнал ее, стараясь, однако, не привлекать ее внимания.
— Простите, барышня!
Она обернулась. Когда она увидела меня, лицо ее просияло.
— Да?
— Я бы нипочем не стал так запросто обращаться к женщине, но я невольно приметил, что у вас глаза совсем как у той дамы, которую я однажды безумно любил.
— Вы любили лишь однажды? Какая жалость! — сказала она, обнажая зубы в коварной ухмылке. — Я слышала, некоторым мужчинам это удается дважды, а то и больше!
Я не обратил внимания на эту шпильку.
— Я всего лишь один раз выставил себя глупцом. Я никогда не полюблю снова.
Лицо ее смягчилось, и она легонько коснулась моей руки.
— Бедняжка! Должно быть, она нанесла вам чудовищную рану.
— Еще бы! И не одну.
— Но этого следовало ожидать, — сказала она таким тоном, словно это само собой разумеется. — Как же может женщина не влюбиться в такого завидного мужчину, как вы?